Пурга

 

Ох, крепкий нынче Новый Год,

Как за окном пурга метет,

И Вьюга воет и ревет,

И щеки дед Мороз дерет.

 

    Вьюга гонит снег колючий

    И в лицо со злостью бьет,

    До костей пронзает жгучий

    Ветер шубу с силой рвет.

 

Запорошило тропинки,

Утонули все поля,

В снегу скрылись все ложбинки,

В белом мареве леса.

 

    Все туманной мглой

 покрылось,

    В круговерти ни огня,

    Все в снегу от стужи скрылось,

    Тройка лишь спешит моя.

 

Утром же выехал- Солнце 

светило,

И Морозец кусал лишь шутя,

Ну, а к вечеру, бурей накрыло-

Ветер, стужа, да Вьюга одна.

 

    В сумраке зыбком не видно 

дороги –

    Кучер бросил поводья свои,

    Чуть звенит колокольчик

 тревоги,

    Волки воют порою вдали.

 

Хоть жильем бы пахнуло надежды,

Кони взяли бы курс по ветру,

Но не слышно, не видно дороги,

В снежных шквалах плутаем в

 пургу.

 

    Что–то кони тревожно 

заржали,

    И рванули повозку мою,

    Это волки на коней зарычали,

    Предвкушая победу свою.

 

Серы тени плотней окружают,

И бегут, завывая в пургу,

Лошадей на ходу уж хватают,

И от крови рычат на ходу.

 

    У лошадки одной видать рана,

    Чуя гибель, так плачет она,

    Столько боли, тревоги и

    страха,

    В тихом ржанье источает 

    душа.

Я схватил за ружьё и по теням,

Стал нещадно и часто палить,

И под стоны и визг, с 

озлоблением,

Волки стали от нас отходить

 

    И не веря еще во спасенье,

    Кони гнали кибитку мою,

    И вослед, слыша злое 

    рычанье,

    Еще долго стрелял я в пургу.

 

 Вдруг внезапно развеяло темень,

 Пурга стихла и стало светлей,

Запалил я цигарку о кремень,

Затянувшись всей грудью 

полней.

 

    И такая услада разлилась,

    Дрожь тихонько унялась моя,

    Сердце тише, спокойней 

    забилось,

    Луна стала сквозь тучи видна.

 

Тут,  на счастье, огни

засветились,

И пахнуло дымочком жилья,

Кони весело, дружно рванулись,

И помчались на свет огонька.

 

    И хоть кони устали в дороге,

    И лошадка кровоточит одна,

    Утонувши по пояс в сугробе,

    Они мчались, тяжело так дыша.

 

Вот и хутор – забор в нем 

добротный,

И массивны ворота на нем,

Да и дом, словно терем высокий,

Верный пес злобным пышет огнем.

 

    Столько злобы в том грозном

                                   рычанье,

    Столько ненависти в лае одном,

    И в прыжках на забор столько рвенья,

    Службу исправно несет в доме он.

 

Кони даже назад потянули,

Вновь от страха заржали они,

От ворот дружно так отступили,

И глазами сверкают в ночи.

 

    Тихо дверь на крыльце тут открылась,

    С фонарем вышел статный мужик,

    И на пса сразу ”Цыц” - пасть закрылась,

    Только эхо его злобой звучит.

 

Ростом был этот пес, что теленок,

Сразу пал он на снег и лежит,

Словно кроткий, лохматый котенок,

Только злобно сквозь зубы рычит.

 

    И подняв свой фонарь над собою,

    Мужик бросил во тьму: ”Эй, кто там?

    Кто гуляет в погоду такую?

    Или выпить кто хочет сто грамм?”.

 

И сто грамм будет нам не помеха,

Заплутали мы нынче в пургу,

И озябли мы все и продрогли,

Не мешало бы попить нам чайку.

 

    Ты не бойся, мужик , мы не воры,

    Отдохнем мы чуть-чуть и к утру,

    Вновь умчимся мы  в снежны просторы, -

    Дай погреться – хорошо заплачу!

 

Услыхав про волков и про лошадь,

Что поранена ими была,

Пса убрав, запустил нас на площадь,

Что свободной перед домом легла.

 

    Лошадей сам распряг, и во двор их

    Проводил, и насыпал овса,

    И воды им налив, смазал раны,

    И за ухом потрепал их слегка.

 

Лишь потом пригласил нас в хоромы,

И за стол усадив, первачка

Наливал нам хозяин в стаканы

И, с улыбкой, потчевал до утра.

 

    И радушно хозяйка глядела,

    Принеся для питья нам квасок,

    Белоснежная скатерть 

    слепила,

    И манил полный яблок судок.

 

Яства разные в рот нам 

просились,

И наливками стол так искрил,

Кулебяка с поросенком 

светились,

И наваристый борщ чуть парил.

 

    Как огурчики смачно хрустели,

    Шляпки белых грибов так

 цвели,

    В рыжей корочке рыбки 

глядели,

    Тут  капусту с картошкой 

внесли.

А хозяйка предлагает все блюда:

“Перепелочки есть, осетра,

Буженинки попробуйте чуда,

Вот икорка – нежнейше вкусна.”

 

    И так чудно у Семеныча было,

    Так свободно, легко, хорошо,

    Что покончив с едой, нас 

    свалило

    Гостеприимство, вино и тепло.

 

На полатях его развалились

И вкушали милой печки тепло,

Все невзгоды, тревоги забылись

В мертвый сон провалились 

легко.

 

    И долго сон мой сладкий

    длился,

    Давно уж утро рассвело,

    Мой кучер тихо уже злился,

    Ведь ехать так нам далеко.

 

Причем свернули мы с дороги,

На тридцать – сорок будет верст

Вновь впереди нас ждут тревоги,

И снежной бури вьюжный смог.    

 

    И Солнце ясное вновь будет,

    Мороз трещать опять начнет,

    Отчаянье разум может сгубит,

    А сердце спорить не рискнет.

 

В таких раздумьях кучер начал

Трясти меня: ”Вставай, сынок!              

Скорей в дорогу собирайся, -

Пора нам делать вновь бросок!

    Еще не ведомо , когда мы

    Сумеем вновь на курс придти,

    И, может быть, владыка тьмы

    Нас в пытках будет вновь

    трясти.

 

Жилья не встретим- снова волки,

И ночь вся полная тревог,

И бури снежные иголки,

Не дай-то Бог,  - Мороз прижмет!

 

    Скорей плати ты за стоянку,

    За харч, за водку и за все,

    За сон и дивную лежанку,

    Гостеприимство и тепло!

 

Коней впрягать пора уж в сани,

Пока погодка ничего,

Хоть Солнце нынче все в тумане,

К жилью приехать засветло.

 

    А сейчас ты кваску

    похлебай-ка

    Без него нам с тобою никак,

    Только с ним сразу светла 

    головка,

    И жить хочется снова опять!

 

О, что за квас?! Какое чудо!!!

Как  нос и мозг пронзает  он,

С похмелья лучшее ведь блюдо, -

 Приходит ясность, гонит сон!

 

    И после дивного напитка ,

    К столу опять был приглашен,

    Где воцарилась вновь улыбка,

    Радушье, шутка, бокалов звон

 

Петрович начал вновь ворчать,

Что мол пора и честь нам знать –

Напитки хватит уж хлестать,

Мороз ведь будет вновь 

крепчать!

 

    Себя в мороз легко ты 

    сгубишь,

    Ведь не заметишь, как

     заснешь,

    В глубоком сне ты лишь

    увидишь,

    Что к Богу в гости уж идешь!

       

А там отдашь ты Богу душу,

В свои неполных двадцать пять.

Поверь , сынок, я не шучу

Себя потом я не прощу.

 

    И он, поднявшись, извинился,

    Что мол пора в дорогу нам,

    Сказав «Спасибо»,

     повернулся,

    И вниз пошел к своим коням.

 

В глазах хозяев тут тревога,

Улыбка спала, немая грусть,

«Куда, зачем?»-трудна дорога!

Коням хоть дайте отдохнуть!

 

    И не забудьте конь ведь 

    ранен,

    И рана так его свежа!

    Хоть кучер вижу Ваш отважен,

    Но Вы послушайте меня.

 

Уже ведь полдень – да, не вечер

Но в три часа уж мрак идет,

А с ним Мороз, поземка, ветер,

И вьюга снежная грядет.

    А до ближайшего зимовья,

        Часочков пять, иль шесть 

        бежать,

        И тут два шага до несчастья, -

        Не дай-то Бог в снежок

        вмерзать.

 

А утром встанем спозаранку,

Коней своих Вам запрягу,

Вина, еды Вам дам поклажу,

В дорогу Вас благословлю!

 

      А нынче вечер с музой встретим –

      Наталья будет нам играть,

      Какие дивные романсы,

      Для нас одних будут звучать! 

       

                           Еще о чем тебя прошу,

                           Прими потом мою жену,

                               Как в полночь бой часов пройдет                                                                      

                               Ты дверь открой – она войдет!

 

                                На два часа ее даю,

                               Любовь свою и жизнь свою!

                               Словам моим не удивляйся,

                               И будь мужчиной – развлекайся!

 

                          Нет больше сил жить без детишек,

                          Контужен был в гражданку я,

                          Но вот сегодня я решился,

                          И горько так мне за себя!

 

    Давно бы надо это сделать,

    Но я никак не мог решить,

    Кому Наталью мне доверить,

    Кому ее мне дать любить!

 

Зачать ты должен мне парнишку,

Чтоб род не кончился на мне!

Тебя молю – дай мне мальчишку,

Иначе я умру в тоске!     

 

    Слыхал небось ведь «Генералов»,

    Мой род фамилию носил,

    И честных, славных офицеров,

    Отчизне род всегда дарил!

 

Мундир свой с честью мы носили,

Присяге были мы верны,

Солдаты нас боготворили,

И в бой за нами всегда шли!

 

    И вот однажды все решили,

    Почтить старейшего из нас,

    На юбилей к нему прибыли,

    В гнездо слетелись в один час!

И с детворой ведь все прибыли,
И жен с собою привезли,

Про это красные прознали,

На смерть они всех обрекли!

 

    На фронте я в тот миг сражался,

    Свистели пули, все в огне,

                                  Снаряд вдруг рядом разорвался,

                                  В бедро попал осколок мне.

                                   

                                     В больнице долго провалялся,

                          Хотел уж руки наложить,

                          Но, жить, как видишь я остался,

                          За все сестру благодарить!

 

                                   Девчушка в беленьком халате,

              К себе к себе душою так влекла,

     Порхала бабочкой в палате, 

     Была со всеми так мила.

 

 Наташей звали ту сестричку,

Стройна, нежна и так добра,

И все любили так малышку,

Ее лучистые глаза.

 

    И с Божьей помощью Натальи,

    На ноги все ж поднялся я,

    На фронт калеку уж не взяли, 

    Врачи списали в тыл меня.

 

Домой с Натальей я поехал –

Сопровождать меня взялась,

И тут историю услышал,

Как жизнь жестока с ней была!

 

    Ее родню в огне спалили,

    Большевика в дому нашли,

    В подвал семью их заточили,

    Засыпав сено – подожгли!

 

Она случайно жить осталась –

В лес по грибы в тот день пошла,

Тут белые в их дом ворвались –

Нашли в подвале мужика.

 

    Рука его была в повязке,

    Видать был ранен он слегка,

                                  А, может, и поранил в драке,

    Но красным назван был тогда!

 

Двух братьев и сестры лишилась,

Отца и мать нашла в углях,

Потом в больницу напросилась,

Вот так и стала медсестра.

 

    Ох, страшно время тогда было,

    Не дай –то Бог вновь пережить!

    И, слава Богу, что уплыло,

    Любовь и Мир нужно ценить!

Но, слушай дальше жизни повесть,

Судьбы моей лихой рассказ,

Удары жизни мне не новость,

Послушай страшный ты мой сказ!

 

    Итак, с Натальей домой ехал,

    Своих увидеть так мечтал,

    Но лишь к кострищу я подъехал,

    Угли, да пепел повстречал.

 

Усадьба вся до тла сгорела,

Угли чернеют, печь с трубой,

Картина ада мне предстала

Вороны каркают над ней!

 

    Мужик с подводы, что подвез ,

    Уж не скрывал обильных слез –

    Добавил ужаса в пейзаж,

    Как красные входили в раж.

 

Как всех в усадьбу затащили,

Детишкам рода не простив,

Как женщин по кругу пустили,

Предать всех пламени решив.

 

    И сеном дом весь  обложили,

    Усадьбу тут же подожгли,

    И всех огнем они спалили,

    Мой род весь в корне извели!

 

Как пьяным голосом орали,

Со смехом в окна пули шли,

Вновь водку в горло заливали,

И песни ужаса плыли!

 

    Два дня тут бревна все дымили,

    Два дня горел твой барин дом,

    Потом останки мы собрали,

    Предав земле, воздвигли холм.

 

Вон, видишь, крест стоит могильный, 

Ступай к нему и поклонись,

Там род лежит весь твой старинный,

Мужайся, барин, и держись!

 

    Я мукам близких ужаснулся –

    Как можно жить тут на земле?!

    От горя чуть я не свихнулся –

    Торчала пуля уж в стволе!

 

Наталья вновь мне жизнь вернула,

В Сибирь с собою увезла,

Нас горе сразу породнило,

Любовь уж к нам потом пришла.

 

    Свой дом пять лет потом рубили,

    Вдали от глаз, на берегу,

    От жизни спрятаться решили,

    Детишек думал заведу.

Тут родилась у нас девчушка,

Три года только пожила,

И захворала вдруг малышка,

И Богу душу отдала.

 

    С тех пор промчалось десять лет,

    Ни сына нет, ни дочки нет!

    Видать я стал уж старый дед,

    И не продлить мне рода свет!

 

Представить даже я не смею,

Как здесь мальчишка побежит,

Как на руках я с ним гуляю,

Как детский голос вновь звенит!

 

    А за дите не беспокойся –

    Жить будет лучше короля,

    И радость в дом наш возвратится,

    Счастливой станет жизнь моя!

 

Сказав все шепотом мне это,

Сергеич с глаз слезу смахнул,

Поднялся быстро и при этом,

От горя носом чуть всхлипнул.

 

    Пусть эта тайна будет свята,

    О ней знать должен ты, да я,

    Ну и, конечно, наша Ната,

    Моя голубушка жена.

 

Ну, порешили! Вниз спускайся,

Зови на верх Петровича,

Вином прошу не увлекайся,

Малышка трезвой быть должна.

 

    А я пойду скажу Наталье,

    К столу чтоб подала гусят,

    Репертуар свой подобрала,

    Рояль готовила звучать.

 

И он ушел, а я ни слова,

Я не сказал ни «Да», ни «Нет»,

Как будто бы наказ от Бога,

И «Да» лишь прозвучит ответ!

 

    Я вниз спустился – мой Петрович,

    Почти коней уже запряг,

    Овса вновь дал, водой уж поит,

    Меня увидев – был мне рад.

 

Петрович стой, мы едем завтра,

Сегодня ехать мне уж лень,

Коней скорей ты распрягайка,

Гулять мы будем этот день!

    Наталья нам сейчас сыграет,

    Любви романсы пропоет,

    Петрович нам коней меняет, -

    Своих в дорогу нам дает.

 

Так что давай-ка закругляйся,

Скорей на верх ты поднимайся,

Еще немножко отдохнем, 

А утром ранним в путь пойдем.

 

    « Ну, и добро! Ну, и прекрасно!»-

    Петрович стал мой веселей,

    Ведь утром ехать не так опасно,

    Наш путь проскочим мы быстрей!

 

И вот опять мы в чудном зале,

Камин так весело трещит,

Медведь мне с полу зубом скалит,

По ветке белочка бежит.

 

    Горит свеча под образами,

    И дятел ствол смотрю долбит,

    И рысь сверкает так глазами,

    И заяц беленький сидит.

 

В огнях хрустальных свечи тают,

Рояль в углу огнем горит,

И все добротностью сверкает,

Весь дом с любовью, крепко сшит!

 

    И мы в уютном , светлом зале,

    И стол вновь ломится от яств,

    Наталья села уж к роялю,       

    И слышен первых звуков бас.

 

Меня Наташа чуть постарше,

В роскошном платье так стройна,

Мордашка стала еще краше,

Так смело грудь ее видна.

 

    И вот она нам заиграла,

    Давно забытый, чудный вальс,

    Душа ее затосковала,

    И в нежных звуках вверх рвалась.

 

А голос был похож на флейту,

То ручейком вдали журчал,

То жаворонком плыл он к небу,

То водопадом вниз спадал!

 

    И столько радости и горя,

    Любви и счастья выдавал,

    Под взмахи пламенного взора ,

    Меня совсем околдовал!

 

Глаза ее огнем сверкали,

Курносый носик трепетал,

А губы сочные пылали,

И гибкий стан так волновал!

    Романсы плыли волной моря,

    И каждый звук – смятенье чувств,

    То в них резвится снежна буря,

    Порой безумство, страсти буйств.

 

В глазах Петровича уж слезы,

Сергеич весь главою сник,

В очах его сверкают грозы,

И отблеск их в меня летит.

 

    И мне становится неловко

    Упрек в глазах его встречать,

    И на душе вдруг стало гадко,

    Хоть я пред ним не виноват.

 

Видать представил, как я буду,

Жену его в ночи ласкать,

Как на кровать я с нею лягу,

И буду нежно целовать…

 

    А за окном Мороз Сибирский,

    Поземку ветер зло метет,

    А здесь тепло, звучит Чайковский,

    Красотка песни нам поет!

 

Вдруг внезапно она замолкает,

И устало, тихонько встает,

Нас улыбкой она озаряет,

И, как лебедь, она к нам плывет.

 

   Чуть смутившись. огнем вся пылает,

    Слово бис мы кричим горячо,

    И она благодарно кивает,

    В пышных локонах пряча лицо .

 

Стройным лебедем рядом присела
Нежно бровью своей повела,

Благосклонно, тихонько вздохнула,

Чашку чая к губам поднесла.

 

    А хозяин давно уж «растаял»,

    Весь взлохмачен и пьяно сидит,

    Он сопит и слезу уж размазал,

    На жену лишь с любовью глядит.

 

Он Наталью к себе прижимает,

Будто в даль провожает ее ,

В губы ласково, нежно целует,

                              И качает так сильно его.

 

    «Что ж ты голову, милый, повесил,

    Почему вновь слеза у тебя?

    Зачем лишнего, душечка, выпил?

    Горе-горюшко, радость моя!» 

    

Так Наташенька мило бранила,

Сладкой музыкой лились слова,

Отругав мужа, крепко обняла,

И в покои свои с ним ушла.

    Эту брань можно слушать часами,

    И внимать ей и день, и всю ночь!

    Вот бы Настя была бы с чертами,

    Как вот эта сиротская дочь!

 

                              За окном блестят снежные кучи,

И Мороз видать крепкий стоит,

Разогнал ветер черные тучи,

И серебряный месяц висит!

 

                                  Тут и полночь внезапно влетает,

                                  Мне об этом кукушка кричит,

                                  В дрожь меня отчего-то бросает,

    Дверь моя тут тихонько скрипит!

 

Кто-то дверь мою молча толкает,

И неслышно вдруг тенью идет,

Тут душа моя в пятки ныряет,

Глухо сердце в груди моей бьет!

 

    В венах кровь моя бурно вскипает,

    В руках лебедь трепещет крылом,

    В вспышках молнии тело пронзают,

    И в слезах все пылает огнем!

 

Потом все внезапно смолкает,

И в комнате вновь тишина,

И месяц рогатый летает,

Виновато мигает звезда.

 

    Очнувшись, смотрю – рассветает,

    И лебедь умчалась моя,

    Петрович мой слышу шагает,

    Видно встал он ни свет, ни заря.

 

О чем-то с собою болтает,

Как будто ругает меня,

Мальчишкой меня называет,

Вновь ругает безбожно меня!

 

    Видать мой Петрович все слышал,

    И тайна уже расползлась,

    Ах, как неудобно все вышло,

    В мозгу моем мысль пронеслась.

 

Чуть позже ко мне он заходит,

И грубо так будит меня,

И речи о Насте заводит,

Как буду смотреть ей в глаза.

 

    И я, сам не свой, вскочил быстро,

    Не в силах хоть что-то сказать,

    Оделся, умылся я шустро,

    И завтрак пошел принимать,

 

Смотрю за столом мой Петрович,

С бокалом вина уж сидит,
Со стопкою водки Сергеич,

Наталья печально глядит.

    Меня увидав, вся смутилась, 

    И кашлять отчего-то взялась,

    Потом, извинившись, поднялась,

    И лебедем прочь унеслась.

 

А хозяин стопарик пригубив,

Здоровья нам начал желать,

Но взгляд мой растерянный встретив,

По залу вдруг начал шагать.

 

    Петрович мой тоже поднялся,

    Сказал, что внизу будет ждать,

    И тут же из зала убрался,

    Коней он пошел запрягать.

 

Сергеич ко мне тут подходит,

И руку с улыбкою жмет,

Мне счастья, здоровья желает,

В бокал мне вина снова льет.

    

    И тост за любовь предлагает,

    Чтоб в жизни у нас все сбылось,

    И крепко меня обнимает, -

    Тут слезу утереть мне пришлось.

 

Тем временем наша Наталья,

Еды нам набила мешок,

Вина нам бутыль положила,

Чтоб был веселей наш поход.

 

    Черт дернул спросить об оплате:

    Сергеич посуровел в лице,

    И взглядом ответил он ярче,

    Чем словом ответил бы мне.

 

Последний, дворянского рода,

Высокий и статный мужик,

Комплекцией, как у атлета,

Благородный и седой, как старик.

 

    Я в Сергеича просто влюбился,

    Мудрой речью он так покорял,

    Его взгляд такой жизнью светился,

    И надежностью так привлекал.

 

Он стоял на высоком крылечке,

Рядом с ним в белой шубке жена,

И в пуховом, широком платочке,

С тихой грустью провожали меня.

 

      И к себе вновь они приглашали,

      Навестить, как поеду домой,

      И с женой приезжать наказали,

     Лучше летом, чем холодной зимой.

 

Кони добрые в санях стояли,

И копытами снег уж скребли,

И глазами своими сверкали,

Нас дождаться никак не могли.

    Гривы шелковые вниз опадали,

    Головой то и дело трясли,
    И хвостом благородным хлестали,

    В бой готовые с нами идти.

 

Как же русская тройка прекрасна!

Как в дороге она хороша,

С колокольчиком звонким чудесна,

Так надежна, крепка и быстра!

 

    Тут с Петровичем сели мы в сани,

    Он поводья чуть тронул слегка,

    Кони сразу в галоп лихо взяли,

    И помчали обгоняя ветра.

 

Оглянувшись назад я увидел,

Два махавших силуэта с крыльца,

Но тут кони слегка повернули,

И пропали мои тут друзья.

 

    Трудно в жизни расставаться всегда,

    А особенно трудно с друзьями,

    Меня тронула так их судьба,

    Непременно мы встретимся с Вами.

 

Задымил мой Петрович цигаркой,

И поводья смотрю отпустил,

Кони мчались знакомой дорожкой,

Теплый пар от их тел исходил.

 

    Они весело, дружно бежали,

    И летели так сани легко,

    Чуть в поземке снежинки летали,

    Тут Наташи лицо вдруг всплыло.

 

А ведь Настенька Наты не хуже,

Да моложе, нежнее она,

А фигурочкой даже получше,

И невеста давно уж моя!

 

    Что ж случилось, что образ растаял,

    Моей Настеньки образ пропал,

    Вновь Наташеньку в ласках представил,

    Как безумно ее целовал.

 

Мои мысли Петрович нарушил, 

И скотиной меня обозвал,

И весь гнев на Наташу обрушил,

А Сергеича тряпкой назвал!

 

    Ведь нахалка какая певица,

    Ведь сама же к тебе прибегла,

    Да, не скрою, - прелестна девица,

   И меня б довела до греха!

 

Заткнись-ка сейчас же Петрович,

Не твоего это дело ума!

Наталью прислал сам Сергеич,

И в этом ее лишь вина!

    И больше об этом ни слова!

    Забудь это все навсегда,

    И если кому ты хоть слово , -

    Клянусь честью – убью я тебя!!!

 

И долго мы ехали молча,

Мимо нас пролетали леса,

В лицо нам летела поземка,

Скрипели полозья слегка.

 

    И в мареве Солнышко плыло,

    И фыркали кони порой,

    И звук колокольчика мило,

    Над нашей летел головой.

 

К еде не притронулись даже,

Петрович все гнал лошадей,

В тулуп я зарылся поглубже,

И шапку надел поплотней.

 

    Тут внезапно слова вспоминаю,

    Как Сергеич упорно внушал:

    «Если едешь по речке зимою,

    Чтобы бдительность ты не терял.

 

И всегда был готов провалиться,

И воды ледяной похлебать.

С поля боя не драпать, а биться,

И товарища в бою выручать!

 

    Езда по льду речки зимою,

    По снежному скрытому льду,

    Сравнима с поездкой по полю,

    Где мины зарыты в снегу.

 

Река у нас очень коварна:

Вдоль берега много ключей,

И скоростью центра опасна –

Лед тонкий от этого в ней.

 

    Хоть ехать по речке удобно –

    Белоснежная скатерть лежит,

    Но под этой скатеркой не видно,

    Как уж лед, расползаясь, трещит

 

Где ехать – лишь Богу известно,

Лишь скорость езды тут спасет,

Тем русская тройка прекрасна,

Она, как стрела, вдаль несет!

 

    И лошадкам моим Вы доверьтесь,

    Я с ними не раз тут ходил,

    Чутью лошадей Вы отдайтесь, -

    Я к зимовью без беды доходил.

 

Но, если беда, и провалится конь, -

Бога ради его не спасайте,

Поскорее хватайтесь за нож,

Постромки Вы его обрезайте!

    Возможно, тогда и сумеете,

    С другими конями уйти,

    Но, если, друзья оробеете,

    В глаза смерти загляните Вы!

 

В воде коли Вы не утонете,

И река не утащит под лед,

В тайге все равно околеете,

Мороз Вашу душу возьмет.

 

    Я вспомнил все это и жутко,

    Мне в санях вдруг стало лежать,

    И стало на сердце тревожно,

    От мороза вдруг начал дрожать.

 

И только сейчас я заметил,

Как лед иногда вдруг трещит,

Как лед проседает отметил,

И в комьях с копыт в нас летит.

 

    Назад оглянулся – след мокрый,

    И снег весь тяжелый такой,

    Видать – то, ледочек здесь тонкий,

    И вода проступает порой.

 

А кони все мчатся, хоть в мыле,

И кучер не гонит уж их,

Как курс только выбрать сумели,

Молиться нам нужно за них.

 

    Чтоб также они вдаль летели,

    И чутье не оставило их,

    И под лед провалиться не смели,

    И силенок хватило б у них!

 

Уже Солнце к закату катилось,

И вечерняя плыла Заря,

Тут на счастье зимовье явилось,

И над лесом повисла Луна.

 

    Кони наши зимовье признали,

    Сани быстро к нему подвели,

    Видно тут не однажды бывали,

    И к воротам сарая пришли.

 

Добротный из бревен домишко,

Такой же  сарайчик при нем,
В нем сено, подстилка, дровишки,

И саням просторно с конем.    

 

    А в домике русская печка,

    Продукты висят над столом,

    Топор и пила, даже свечка,

    И нары широкие в нем.

 

И вяленой рыбы наловлен мешок,

Тут гречка, овес и пшеница,

И сала свиного наполнен бачок, 

Над лампадой священные лица.

    На стенке висят два тулупа,

    Коса и патроны к ружью,

    На нарах разложена шкура,

    И ведра застыли в углу.

 

Есть все, чтоб в тайге не погибнуть,

Чтоб было тепло здесь зимой,

В любую погоду не сгинуть,

И отдых принять всей душой.

 

    Есть к Богу куда обратиться,

    Молитву прочесть перед сном,

    Покрывалом из меха укрыться,

    И даже разговеть первачком!

 

Вот так в тайге рубят зимовье,

Тому, кто нежданно войдет,

Кто голоден, в травмах, с бедой обручен,

Сюда на зимовье спешит может он.

 

    Он только в зимовье сумеет,

    Голодной судьбы избежать,

    Здоровье немножко поправить,

    И путь свой опять продолжать.

 

И будет всю жизнь благодарен,

Тому, кто построил избу,

За то, что от смерти избавлен,

За то, что опять он в строю.

 

    Зимовье – наглядный  урок ,-

    Как жить нужно нам на планете:

    Ведь помнить о ближнем – это наш долг,

    И будем  счастливы на свете!

 

И боль ты чужую, прими, как свою,

Будь щедрым для рядом живущих,

И жизнь расцветет на Земле, как в раю,

Да не отсохнет рука хлеб дающих!

 

    А значит, продукты ты должен сменить,

    И всем, чем ты можешь, зимовье набить

    Дровишки пополнить и соль положить,

    И снасти оставить и дом починить.

 

Мы две ночи и день отдыхали,

И поили, кормили коней,

Две огромные ели спилили,

На дрова расколов их скорей.

 

    Часть продуктов мы впрок уложили,

    И подвесили их к потолку,

    И рыбацкую сеть починили,

    И сложили дровишки в углу.

 

К вечерку две свечи запалили,

И уютно так стало, светло,

А как дровишки в печи затрещали,

Тут разлилось по дому тепло.

    Мы по чарке винца пропустили,

    Разговелись сальцем с чесноком

    И грибочков из бочки вкусили,

    Наслаждаясь повисшим теплом.

 

Петрович на меня еще злился,

И поэтому больше молчал,

А потом потихоньку поднялся,

И сказал, что он очень устал.

 

    Посиди-ка один, барин дальше,

    Только я уж не в силах сидеть,

    Как погаснут дровишки, получше,

    Не забудь дымоход ты закрыть.

 

Я на печке посплю- там теплее –

Кости старые нужно прогреть,

Ты на нары ложись – там помягче,

Завтра вновь нам на санях лететь!

 

    И минуту спустя, уже с печки,

    Раздавался тихонечко храп,

    Чуть треща догорали е,

    Не забудь дымоход ты закрыть.

 

Я на печке посплю- там теплее –

Кости старые нужно прогреть,

Ты на нары ложись – там помягче,

Завтра вновь нам на санях лететь!

 

    И минуту спустя, уже с печки,

    Раздавался тихонечко храп,

    Чуть треща догорали равил меня,

    Чтоб исполнил я волю Отца!

 

                              Тут представил, что к Насте 

                              вернулся,

                              Заглянул в голубые глаза,

                              В пышных локонах весь задохнулся,

         И поплыла моя голова.

 

    Долго так я сидел, размышляя,

    Как то сложится жизнь у меня,

    В пепле скрылись дровишки, мерцая,

    И свечей уж не видно огня.

 

                           В полном мраке, дымоход

                           закрывая,

                           В мыслях плыл я в далекий 

                           Иркутск,

       И мне не было сна и покоя,

       Как услышал за окном глухой звук.

 

    И тревожно лошадка заржала,

    Я к окошку своему весь приник,

    Чья – то тень все окно закрывала,

    Во мне страх тут невольный возник.

Вслед услышал я чье-то рычанье,

В нем услышал я столько угроз,

Столько силы и злобы в мычанье,

Неподдельную ярость рев нес. 

 

    От окошка я тот час отпрянул,

    И Петровичу начал кричать,

    Долго звать он себя не 

    заставил,

    Быстро начал ружье заряжать.

    

Два жигана в стволы он заправил,

С щелчком мягким захлопнул ружье,

И в окошко стволы он направил,

Чтобы залпом пальнуть бы в зверье.

 

    А медведь то видать догадался,

    Что опасность идет от окна,

    Убрав морду, он вниз опустился,

    И побрел от окошка урча.

 

Видно кто-то медведя встревожил,

И поднял с зимней спячки зверье,

Злой бандюга в душе тот час ожил,

Голод сделал опасным его.

 

    И всю зиму он будет шататься,

    По тайге ходить вдоль, поперек,

    И набить свой живот все пытаться,

    Он любого сейчас задерет!

 

Попытается внутрь к нам проникнуть,

Но зимовье он вряд ли возьмет,

Дом сколочен из бревен, как крепость,

И в сарай к лошадям не пройдет.

 

    Кровожаден, хитер шатун-мишка,

    И теперь не упустит свой шанс,

    И видать мне с Петровичем крышка –

    День и ночь он стеречь будет нас.

 

                              Значит лишь застрелив зверя 

                              сможем,

                              Свой мы дальше продолжить поход,

                              А иначе здесь головы сложим,

                              И убийство – единственный ход.

 

                                  Очень жаль нам медведя,

                                  конечно,
                                  Может он побродив и сбежит,

                                  Это было бы просто отлично,

                                  На убийство рука не лежит.

 

На душе тогда было б спокойно,

Совесть наша была бы чиста,

Попугать бы его только нужно, - 

Может он и сбежал бы тогда.

    Мои мысли Петрович развеял:

    Выстрел громкий его не спугнет,

    Это голод медведя озлобил,

    Он далече никуда не уйдет.

 

Просто нужно нам крепко подумать,

Как медведя с тобой обхитрить,

Западню как ему нам устроить,

И как можно быстрее убить.

 

    Ловчую яму сейчас не устроишь,

    На дворе Мороз крепкий стоит,

    Ты копать эту яму не сможешь,

    Земля мерзлой на метр вся лежит.

 

Значит нужно капкан нам поставить,

И удавку прочней натянуть,

Лишь потом метко пулю отправить, -

Вот, пожалуй, единственный путь.

 

    Не дай Бог нам медведя поранить,

    Он удавки, капканы порвет,

    В дикой ярости будет все рушить,

    Но обидчика все же возьмет.

 

Издеваться над жертвой не станет,
Своей лапой когтистой собьет,

И на Землю ее он повалит,

В миг на части ее разорвет!

 

    Видно надо связать нам медведя,

    Спеленав по рукам и ногам,

    Превратить его в милое дитя,

    Что так плачет порой по ночам.

 

А для этого сеть мы набросим,
И в силки наши он попадет.

На лопатки медведя положим,

От бессилья он лишь заревет.

 

    Таков план стратегический вызрел,

    Как-то он воплотится у нас?!

    Нам останется сделать лишь выстрел,

    Чтоб сразить бы нам зверя в тот час!

 

Вот и в комнате нашей светает, -

Покраснели верхушки берез,

В брызгах Солнца нас утро встречает,

В снежной дымке резвится Мороз.

 

    И не слышно медвежьего рева,

    И тяжелых на поступь шагов,

    Лишь на ели играются снова

    Пара беличьих рыжих хвостов.

 

Лошадиный помет разгребая,

Снегири тут устроили пир,

Красной грудкой на Солнце блистая,

Так забавны и радуют Мир.

    И не верится даже, что рядом,

    Медведь хитрый в засаде сидит,

    За сараем следит и за домом,

    Когда бдительность прочь улетит.

 

Все ж Петрович медведя обставил,

Пока Мишка в засаде сидел,

Он капкан рядом с елью поставил,

На снегу разложить сеть успел.

 

    К концам сети он чеки поставил,

    Хитроумно к сосне привязав,

    Мешок с рыбой на ель он подвесил,

    Все с рыбацкой чекою связав.

 

Медведь голоден – рыбу учует,

Мешок с рыбой потянет к себе,

И чеку этим самым он сдернет,

Сеть накинет на тело себе.

 

    И чем больше возмущаться он станет,

    И крутиться, как будто в огне,

    Тем скорее бессилье наступит,

    И конец его будет судьбе.

 

А капкан нужен лишь для страховки,

И удавка видать ни к чему,

Усмирит сеть его страшны когти,

Спеленав туго лапы ему.

 

    Долго ждать нам видать не придется,

    Мешок с рыбой по ветру висит,

    И медведю видать уж неймется,

    И он прытью голодной спешит.

 

Мой Петрович едва увернулся,

В избу еле успел заскочить,

Как медведь тут на дверь навалился,

И стал с силою лапой давить.

 

    Дверь тихонечко только скрипела,

    Ни на йоту не подавшись вперед,

    И со звоном дубовым чуть пела, -

    Мишку, чуем, досада берет!

 

От бессилья взревев, прочь подался,

И к сараю с лошадьми повернул,

Но , внезапно, кругом развернулся,

Громко воздух в себя он втянул.

 

    Подойдя к западне он поднялся,

    Мешок с рыбой он лапой схватил,

    И в рыбацкие сети попался,

    Да в капкан он еще угодил.

 

 И от боли и злобы рванулся,

 Страшным голосом начал реветь,

                                И на месте волчком закрутился,

 Замотавшись в рыбацкую сеть.

    Тут ударил в плечо меня кучер,

    С чувством крикнул, что наша взяла,

    И сказал, что уж нынешний вечер,

    С шашлычком мы пригубим винца!

 

Пойдем вниз, покажу я медведя,

Что хозяином был тут в тайге,

Как я снасти расставил на зверя,

Может вдруг пригодится тебе.

 

    Тут мне Солнце глаза ослепило,

    Когда я выбрался я на крыльцо,

    В небе облачко белое плыло,

    И Мороз стал щипать мне лицо.

 

Сосны статные молча глядели,

Белый снег так искрился вокруг,

И в сугробах кустарники млели,

Детский плачь мне послышался вдруг!

 

    Этот звук раздавался от ели,

    Где спеленатый медведь наш лежал,

    Его стало мне больно до боли,

    Как ребенок, он плача, дрожал.

 

И над ним уж Петрович склонился,

И ружье приготовил стрелять,

Тут Потапыч, как будто, взмолился, -

Еще пуще стал громко рыдать!

 

    Эко диво – медведь-то плаксивый,

    Как же можно в такого стрелять!

    Видно Мишка-то наш совсем малый,

    И не гоже дите убивать!

 

Грозным нам он от страха казался, -

Шибко ночью он нас напугал,

Видно здесь он давно прикормился,

И покушать сюда прибегал.

 

    А затем мой Петрович нагнулся,

    И бесстрашно капкан с ноги снял,

    Сети быстро распутав, крестился,

    И на волю малышку пускал.

 

Мишка с радостным ревом рванулся,

И умчался в спасительный лес,

Отдохнув там слегка, возвратился,

И уселся недалече от нас.

 

    И послышался рев его снова,

    Только он не пугал больше нас,

    Видно он испытал много  горя,

    Дайте кушать умолял его глас!

 

Так забавен был юный топтыжка,

Хоть большой, но еще все дитя!

И так горько скулил милый Мишка,

Что не дать ему было нельзя.

    Накормить его тут же решили,

    Рыбки в ход из мешка поплыли,

    В пасти Мишки они захрустели,

    И урчащие звуки пошли.

 

Ох, и голоден был бедный Мишка,

С полмешка почти рыбы он съел,

А потом разыгрался малышка,

И на ель словно белка влетел.

 

    И вершину сломав, закачался,

    Шишки в нас будто начал кидать,

    Задом пятясь, на Землю спустился,

    И под елкой опять стал играть.

 

Через голову стал кувыркаться,

С благодарностью фыркать, реветь,

На спине стал порою крутиться,

И на попке под горку лететь.

 

    Столько удали, детства, задора,

    Шаловливые игры несли,

    Ох, голодным будет Мишенька снова,

    Когда скроются наши следы!

 

И с улыбкою глядя на Мишку,

Стал Петрович коней запрягать,

И закрыв на задвижку зимовку,

К саням начал меня приглашать.

 

    Подойдя к саням, я оглянулся,

    И увидел, что Мишка летит,

    А на морду взглянув, - ужаснулся,

    К нам зверюга лохматый бежит!

 

Кони тоже в нем зверя признали,

И заржав, вдруг рванули вперед,

Впрыгнуть в сани мы еле успели,

Как уж мчались мы в полный галоп.

 

    Следом долго бежал еще Мишка,

    Но куда ему тройку догнать!

    А потом заревел наш топтыжка,

    И от нас начал он отставать.

 

Мимо нас пролетали березы,

Ели статные плыли в снегу,

Берега речки были высоки,

Разрезая собою тайгу.

 

    Лихо мчались мы будто в ущелье,

    Грозны скалы глядели на нас,

    В душе таяло наше веселье,

    И врывался туда снова страх.

 

Ясно Солнышко в мареве плыло,

Иней в воздухе легкий искрил,

Нас морозной пыльцой облепило,

Путь извилистый вдаль уходил.

    Кони дружно, спокойно бежали,

       Грозны скалы глядели на нас,

    В душе таяло наше веселье,

    И врывался туда снова страх.

 

Ясно Солнышко в мареве плыло,

Иней в воздухе легкий искрил,

Нас морозной пыльцой облепило,

Путь извилистый вдаль уходил.

    Кони дружно, спокойно бежали,

    , -

    Самый трудный участок прошли,

    Выходили с него, как с похмелья,

    Нервов дрожь мы унять не могли.

 

А когда след уже стал не мокрым,

И под лед мы уйти не могли,

Дрожь уняли глоточком мы добрым,

Чуть расслабившись в этом пути.

 

    Медно-красный закат догорает,

    Тени стали намного длинней,

    Зимний вечер  права уж качает –

    До зимовья добежать бы скорей!

 

В зимних сумерках тает прибрежье,

В рваных бликах повисла Луна,

Кони наши несутся в безмолвье,

Скатерть белая только видна.

 

    Серы тени опять замелькали,

    Кони начали глухо хрипеть,

    И еще побыстрей побежали,

    Чтоб скорее наш путь одолеть. 

                      

Неужели опять серы волки,

И на нас будут вновь нападать,

Не проскочить бы заветной избушки,

Что с любовью нас встретит как мать.

 

    Ясно Солнышко в мареве плыло,

    Иней в воздухе легкий мерцал,

    Нас морозной пыльцой облепило,

    Путь извилистый вдаль убегал.

 

 Кони дружно, спокойно бежали,

                               И ни что не тревожило их,

                               Вновь чутьем своим путь выбирали,

                               Теплый пар исходил лишь от них.

 

    Колокольчика звук милый плавал,

    И скрипели полозья слегка,

    Редкий снег в завихрениях падал,

    И висела вокруг тишина.

 

 Вот  и вырвались мы из ущелья,

                               Самый трудный участок прошли,

                               Выходили с него как с похмелья,

 Нервов дрожь все унять не могли.

И когда след уже был не мокрым,

И под лед мы уйти не могли,

Дрожь уняли глоточком мы добрым,

Чуть расслабившись в этом пути.

 

    Медно-красный закат догорает,

    Тени стали намного длинней,

    Зимний вечер в права уж вступает,

    До зимовья добежать бы скорей.

 

Часа два нам еще до зимовья,

Беспрерывно на санях лететь,

И хотелось, чтоб звери таежья,

Не пытались бы снова нас съесть.

 

    Чтобы лед не трещал бы под нами,

    Ясный день бы подольше стоял,

    Дед Мороз не кусал бы ночами,

    И зверье бы от нас отгонял.

 

В синих сумерках тает прибрежье,

В рваных бликах всплывает Луна,

Кони наши несутся в безмолвье,

Целина реки плохо видна.

 

    Но вот что-то вдали замелькало,

    Кони начали глухо хрипеть,

    И еще побыстрей побежали,

    Чтоб к зимовью скорее поспеть.

 

                              Видать снова догнали нас волки,

И на нас будут вновь нападать,

Не промчаться бы мимо избушки,

Что с любовью нас встретит, как мать.

 

    И вот серые мчат уже рядом,

    Я ружье свое снова схватил,

    И на «мушку» поймав зверя взглядом,

    Двойной залп я в него засадил.

 

 А потом и соседнего срезал,

                               И подранил еще одного,    

                               И всю прыть волчьей стаи убавил,

                               И вздохнулось нам сразу легко.

 

    Видно бросились все на подранков,

    На подстреляных братьев своих,

    Правит в стае закон ведь подонков,-

    Пожирать, кто слабее стал их.

 

 Быстро нынче с волками расстались,

                               Испугаться и то не смогли,

                               До зимовья незаметно добрались,

                               И коней вмиг в сарай завели.

 

    Затопили в избушке печурку,

    И заправились кружкой вина,

    Растопили лошадкам снежочку,

    И насыпали мы им овса.

    И отрезав буханки краюшку,

    Из кадушки достали грибков,

    И разделали чудо-селедку,

    На тарелку положив огурцов.

 

И все с чувством, аппетитом, мы съели,

                              Разбавляя прекрасным вином,

                              И старинные песни запели,

Наслаждаясь повисшим теплом.

 

    Потом чаю отведали с медом,

    Вновь по кружке хлебнули вина,

    И поплыли у нас речи с жаром,

    Раскалялось порой докрасна.

 

Хоть еда и вино возбудило,

Мой Петрович тихонько сникал,

И разлившись тепло нас свалило

И Петрович бурчать перестал.

 

    Ярко Солнышко нас разбудило,

    Сквозь оконце слепило глаза,

    И улыбкой своей бодрило,

    В лучах Солнышка радость была.

 

И Мороз за окошком струился,

Серебристые были леса,

И снежок жемчугами искрился

Синь небесная в небе плыла.

 

    И прикинув, что дров еще много,

    И продуктов избушка полна,

    Завтрак утром приняв очень скоро,

    Поспешили скорей со двора.

 

Вновь несемся по снежной долине,

Колокольчик  с задором звенит, 

Вожжи в крепкой зажаты ладони, 

Мой Петрович цигарку смолит.

 

    Ехать дальше нам было не страшно,

    Речка здесь широко разлилась,

    И течение видно спокойно,

    И погодка нам вновь удалась!                 

        

Часа три мы спокойно бежали,

И ни что не грозило бедой,

Как внезапно колею увидали -

Кто-то мчал впереди нас лихой.

 

     Колея выползала из леса,

    А потом вдоль реки вниз вела,

    Но ведь страшное было не это,

    Вслед цепочка следов волчьих шла.  

 

Снова волки и их видать много,

Штук под двадцать Петрович сказал-

Живым вырваться тут очень сложно,

Скольких волк уже тут изорвал.

   В санях здесь в одиночку не ходят,

   Здесь обозом всегда лишь бегут,

   И тогда лишь живыми доходят-

   В жертву стае их братья идут.

 

Не завидую я тем, кто в санях,

Что пред нами по снегу бежит,

Здесь судьбу не винят в своих бедах-

Все отвага и сила вершит.

 

   Я ружье свое вновь приготовил,

   Кони ходу прибавили враз,

   Их решительность к бою почуял,

   Так отвага в них, сила рвалась.

 

Тишину вдруг прервали вороны,

И до нас в тот же миг донеслись,

Залпы выстрелов, визги и стоны,

В нас тревожной бедою впились.

 

   Поворот реки нам мешал видеть,

   Этот бой не на жизнь, а на смерть,

   И так больно нам было все слышать,

   Кони стали лишь громче хрипеть.

 

Минут пять мы галопом летели,

И я начал уж в воздух стрелять,

Чтобы волки от нас оробели,

Врассыпную пустились бежать.

 

   И вот поворот реки пройден,

   И пред нами картина встает-

   Лошадь в проруби жалобно стонет,

   Нос у саней в пучину ползет.

 

И мужчина один лежа замер,

В волчью пасть свое сунув ружье,

От неравной борьбы видно помер,

Защищая свое бытие.

 

   А вокруг него волки рядами,

   Часть в конвульсиях билась еще,

   А другие потухли глазами,

   И не верили в смерть свою все.

 

Ну, а те, что живые рычали,

Злобно скалясь, скулили порой,

И, хоть в ярости, прочь отступали,

Разбежавшись по кругу гурьбой.

 

   Шагов двадцать мы до них не домчали,

   Коней спешили быстренько мы,

   По ружью мы с собою схватили,

   И на волков в атаку пошли.

 

                              Волков пять враз дуплетом подбили,

Снова визг и рычанье стоит,

Метров на сто мы их отогнали,

Как узрели что-то в санях лежит.

   Нос у саней вода реки гложет,

   В полынье словно гейзер бурлит,

   И лошадка бороться не может,-

   В глубь ее уж теченье тащит.

 

Я руками схватился за сани,

Вглубь саней мой Петрович нырнул,

И извлек из бурлящей пучины,

Куль, в котором ребенок мелькнул.

 

   Как же вовремя мы всеж поспели,

   Еще миг – сани в воду ушли,

   И под лед за лошадкой уплыли,

   И дитя бы с собой унесли.

 

А малышка – живой и здоровый,

Года три будет видно ему,

Чернобровый, курносый, веселый,-

И так рад белу свету всему!

 

   И пока с малышом мы возились,

   Кони начали наши хрипеть,

   Волки стаей вокруг них кружились,

   Вновь готовясь на нас налететь.

 

Мужика тут взвалил я на плечи,

Мой Петрович малышку схватил,

И к коням побежал что есть мочи,

Тут и я вслед за ним поспешил.

 

   Волки следом за нами бежали,

   И в снежок мужика пришлось класть,

   Чтобы волков унять, вновь стреляли,

   Так до саней удалось добежать.

 

Уложив мужика с сыном в сани,

Сняли путы с лошадок родных,

Обогнув место страшной полыньи,

Вновь помчались на санях своих.

 

   Волки сразу от нас тут отстали,

   И мы снова одни вдаль неслись,

   Лишь сейчас мы гостей осмотрели,

   Что на санях у нас разлеглись.

 

Усатый, красивый мужчина,

Закрыв глаза, тихо дрожит,

На шее пузырилася рана,

И кровь ручеёчком сочит.

 

   Оторвав от рубашки полоску,

   Тканью быстро я рану зажал,

   Тут же сделал тугую повязку,

   Чтобы больше крови не терял.

 

Внезапно мужик мой очнулся,

И тихонечко начал стонать,

Я лица его только коснулся,

Еле слышно он начал шептать.

 

   «Как Степочка мой, жив ли милый?»

   И улыбкой озарилось лицо,

   Как узнал, что сыночек здоровый,

   И лежит в санях подле него.

 

Потом все шептал он о милой,

Жену начал все вспоминать,

С любовью говорил он о любимой.

 

   А мать малыша утонула,-

   Под утро за водою пошла,

   Лишь прорубь пешней прорубила,

   И видно под воду ушла.

 

В это время ледок был не толстый,

И, видать, провалился под ней,

Этот день оказался последний,

Когда виделись с милой своей.

 

   На бережочке ведерко осталось,

   Рядом с прорубью билась вода,

   Рукавичка поодаль валялась,

   Остальное- река забрала.

 

Больше месяца я один с сыном,

И тоска уже съела меня,

И вот нынче расстался я с домом,

Чтоб не видеть его никогда.

 

   Не могу больше сладить с собою,

   Без любимой мне жизнь не мила,

   Не дай Бог, что случится со мною,

   Сын ведь сгинет, погибнет тогда!

 

И сегодня я в город подался,

У знакомых снять угол хотел-

Ради сына на это решился –

К новой жизни навстречу летел.

 

   Еле вымолвив шепотом это,ю,

   Без любимой мне жизнь не мила,

   Не дай Бог, что случится со мною,

   Сын ведь сгинет, погибнет тогда!

 

И сегодня я в город подался,

У знакомых снять угол хотел-

Ради сына на это решился –

К новой жизни навстречу летел.

 

   Еле вымолвив шепотом это,апюшоном прикрыл я лицо,

   В тот же миг я услышал малышку,

   Что заплакал навзрыд, горячо!

 

Видно сердцем почуял мальчишка,

Что уж нету папани его,

И в слезах завертелся малышка,

А в глазах его горе плыло.

Усадив на колени мальчишку,

Развернул его спальный мешок,

И увидел в слезах я мордашку,

А в глазах прочитал лишь упрек.

 

   И как мог успокаивал Степку,

   Кашку с рисом и мясом жевал,

   Рожки строил, говорил ему сказку,

   Но он так же, как прежде рыдал. 

 

Долго плакал навзрыд наш Степашка,

Голосил он на весь белый свет,

И все мамочку кликал малышка,

Отчужденно глядя мне в ответ.

 

   Но внезапно замолкло дитятко,-

   Слезы мигом просохли его,

   И услышал я четко и внятно:

   «Я пописать хотел бы в ведро».

 

«Ай, да мальчик, какой ты хороший,

Ай, да чудо, мальчоночка ты!

Нынче стал ты совсем уже взрослый,

Будут светлыми пусть твои дни!»

 

   Коней тут же Петрович замедлил,

   С саней быстро в снежок мы сошли,

   В желтый цвет Степка долго снег красил,

   Вместе с ним нужду справили мы.

 

Да и кони оправились тоже,

Минут десять Петрович курил,

Но без дела стоять ведь не гоже,

Да и день уж к концу подходил.

 

   Тени стали намного длиннее,

   Вновь Морозец кусаюче бил,

   Синева поползла все темнее,-

   Это вечер с небес уж сходил.

 

Кони тоже видать застоялись,

Чуть Петрович за вожжи схватил,-

Как они вновь рысцою помчались,

Колокольчика звук вдаль поплыл.

 

   Риса с мясом потом Степка скушал,

   Чтоб согреть, я ее вновь жевал,

   Потом сказку мою малыш слушал,

   И прижавшись ко мне, задремал.

 

И так жалко мне стало Степашку,

Сиротою ведь нынче он стал,

Вновь увидел в слезах я мордашку,

И как он по отцу все рыдал.

 

   Как-то сложится жизнь у мальчонки?

   Где и как будет жизнь проводить?

   И родных видать нет у малышки,

   Нелегко ему будет так жить!

Мысли роем в голове моей вились,

Как же дальше с мальчонкою быть?

Тут Сергеич с Натальей явились-

Вот бы им малыша подарить!

 

   На коленях моих спал Степашка,

   И так сладко, тихонько сопел,

   Таким счастьем светилась мордашка,

   В щечку чмокнуть его захотел!

 

Мы еще с полчаса вдаль бежали,

И Мороз стал сильнее крепчать,

Наконец-то к избушке примчали,

Где придется нам ночь коротать.

 

   Друг на друга похожи зимовья,

   Будто рублены одним топором,-

   Крепкий дом и добротны подворья

   Славно печь быстро пышет огнем!

 

На руках  в дом занес я  Степашку,

Что так сладко на коленях дремал,

И лицо его мне дарило улыбку,

Видно с мамой во сне он играл.

 

   Болью в сердце вновь жалость ворвалась,

   Ох, Степашечка, милый дружок,

   Приласкать его так захотелось –

   Дай – то Бог тебе счастья, сынок!

 

Столько нежности в сердце проснулось,

И любовь к нему вспыхнула так,

Что отцом ему стать захотелось,

………………………………………………………….

 

 

    

 

    

                                                                

       

        

     

                               

 PAGE   

 PAGE   31